Читать Алатырь-камень

Путник уже потерял счет времени. Сколько дней и ночей он шел по бескрайней заснеженной степи – он не сумел бы ответить и под страхом смерти. Вначале он еще пытался их как-то запоминать, но примерно через неделю сбился, а потом и вовсе забросил это бесполезное занятие.

К тому же у него были дела поважнее. Если бы не они, то он просто лег бы сейчас в снег, зарывшись с головой в какой-нибудь сугроб, и так бы и уснул. Навеки. Усталость была такой сильной, что даже собственная смерть стала бы не трагедией, а благом. Причем благом не только для него одного, но и для всех, кого он оставил у себя за плечами.

Если бы кто-то из тех, от кого он улизнул, проведали бы, что именно он знает, они с радостью пожертвовали бы своим богам огромный мешок, доверху наполненный золотом, чтобы остановить его. Хотя нет, для такого дела они не пожалели бы не только мешка – отдали бы и два, и три, да еще посчитали бы, что совершили выгодную сделку. Остановить, пока не случится непоправимое. А непоправимое должно было случиться в тот самый миг, когда он встретит хоть кого-то из людей. Своих людей.

Однако пока в этой голой и безлюдной бескрайней степи, слегка припорошенной снегом, ему не встретился никто кроме одной волчьей стаи. По счастью, она была малочисленной и состояла из трех молодых волков, ведомых матерой волчицей. Скорее всего, мать вывела своих щенят на первую в их жизни охоту. Первую, ставшую и последней.

«В каждом событии, пусть даже самом плохом, кроется и хорошая сторона, – припомнились ему слова наставника. – Надо только повнимательнее к нему присмотреться, и ты сразу увидишь ее».

Волки – это плохо. Что в них хорошего, он бы ответить не смог. Но это тогда, когда он их только-только увидел. Через пару дней он мог уже твердо сказать, что эта стая спасла ему жизнь. Во-первых, они дали ему столь необходимое свежее мясо, пусть и весьма невкусное, а во-вторых – боль в прокушенной руке.

Эта боль будила его, помогала преодолеть великий искус остаться навсегда на месте очередного ночлега. Она не просто поднимала на ноги, но и придавала сил, заставляла выползти из очередного овражка, который он подыскивал ближе к вечеру. Овражек был уютен, в нем царила тишина, но, когда путник выползал из него, на него вновь набрасывался истошно визжащий степной ветер, чей неумолкающий пронзительный вой изрядно выводил его из себя.

Но заканчивалось и волчье мясо. Последние три дня его приходилось жевать сырым – он слишком поздно обнаружил, что трут и кресало выпали у него из прохудившегося тощего дорожного мешка, суля ему череду холодных ночей. Две из них уже миновали, но сколько еще было впереди – одному богу[1] известно.

Впрочем, по-настоящему его сейчас беспокоило только одно – туда ли он идет, потому что с направления он тоже сбился, а определиться на этой бескрайней равнине, над которой изо дня в день нависали злые серые тучи, не давая солнцу выглянуть из-за них хотя бы на мгновение, было невозможно. Он знал, что ничего поделать нельзя, но смириться не желал.

Хотя и в этом после некоторого размышления он тоже сумел найти хорошую сторону. Настойчивые мысли о том, как определить это самое треклятое направление, помогали немного отвлечься и не так сильно мучиться от холода, который вместе с ветром бесцеремонно проникал под его теплый стеганый халат и зло щипал и без того окоченевшее тело.