– Я ухожу, – горестно сказал обер-лейтенант.
Суттинен хлестанул себя плетью по голенищу сапога и – ни слова в ответ.
– Я ухожу, – повторил Штумпф. – Почти год были вместе… Нам есть что вспомнить!
Суттинен – сквозь зубы:
– Нечего вспоминать! Все осталось там, за пограничным столбом. Мы уже топчем, Штумпф, милую землю Суоми!..
Да, огляделся он, это, конечно, уже не дремучие топкие болота потерянной Карелии. Вон торгует ларек с суррогатным пивом, вон девочки маршируют на богослужение, и впереди колонны – учительница; хоть бы значок «Лотта Свярд» догадалась снять, дура!.. А по холмам – домики: сами красные, окошки белые, разрисованы, словно пасхальные пряники.
– Суоми… – протяжно вздохнул лейтенант.
На дворе соседней усадьбы пьяный капрал возился с лохматыми домашними медвежатами. Мальчишки подбадривали вояку свистом, а хозяин усадьбы, старый финн в синем жилете, сидел на крылечке, равнодушно сосал медную трубку.
– Суоми, – наконец отозвался Штумпф и, помолчав, грустно заговорил: – Мне уже нельзя оставаться здесь. Русские поставили вам жесткие условия: к пятнадцатому сентября – ни одного немца на вашей земле.
– Ты, я знаю, – сказал Суттинен, подумав, – ты уйдешь сам, а вот ваша Лапландская армия… скажи, уйдет ли она?
– Конечно, нет! – улыбнулся Штумпф. – Мы не такие дураки, чтобы пожертвовать Лапландией, этим важным плацдармом. И вам, лейтенант, может быть, еще придется драться с нами!
– А ты, Штумпф, будешь драться против нас?
– Я солдат фюрера, – ответил советник.
– Я тоже солдат, – закончил Суттинен и, повернувшись, крикнул в сторону капрала: – Эй, эй!.. Берегись!..
Позванивая массивной цепью, на двор усадьбы вышла темно-бурая медведица с маленькими заплывшими гноем глазками.
Глухо рыча и оскалив пасть, полную желтых зубов, она встала на задние лапы и пошла прямо на капрала.
– А вот я тебя! – азартно крикнул капрал, скидывая с себя мундир с орденами. – Я не боюсь, херра луутнанти, – добавил он, смеясь, – у моей матери две такие, даже пострашнее были!..
Цепь натянулась и рванула медведицу за горло обратно. Но капрал уже схватился с ней в обнимку – только взметнулась рыжая пыль. И замелькали в этой пыли руки человека и длинные, свалявшиеся в грязи космы на «штанах» зверя…
– А вот я тебя!.. А вот!.. – покрикивал капрал.
– Пошли в дом, – сказал Суттинен, – я тоже когда-то любил бороться. Мой отец специально для меня держал медвежат.
Они поднялись на крыльцо, и в этот же момент из тучи пыли вырвался капрал, держась окровавленными пальцами за голову.
– Ухо, – простонал он, – две войны отвоевал, а тут… Откусила, сатана перкеле!..
– Ха-ха-ха, – рассмеялся Штумпф. – Ох-ха-ха!.. Ухо!..
Медведица, подгоняя детенышей шлепками лапы, не спеша уходила со двора. Старый финн в синем жилете так же спокойно сосал трубку. За свою длинную жизнь он видел много всякого, и – что ухо?!
– Иди, иди, – сказал он капралу, – я тебя не звал на мой двор… Сам пришел.
Садясь в горнице на лавку, Штумпф перестал смеяться и сказал:
– Будем мы воевать или нет, а сейчас давай выпьем.