– Хороший будет год, – сказал агроном Семенов, осторожно втягивая чуткими ноздрями сухой, раскаленный воздух: – Ни черта не уродится!
– Стало быть и собирать будет нечего, – улыбаясь резюмировал председатель.
А в это время, по трассе № 58,– «московскому тракту», в направлении города Иркутска, толкая перед собой горячий воздушный вал, несся доверху груженый шампанским КАМАЗ.
– In vino veritas, – кричал высунувшийся из окна КАМАЗа хохочущий, взлохмаченный «латинянин», и прицелившись, насколько это возможно в такой ситуации, выпускал в направлении стоящих на поле фигур пластмассовые, реактивные пробки. Желтоватая, рассыпающаяся на мелкие радужные искры, струя, вырывавшаяся из этого, достаточно необычного оружия, мгновенно сносилась ветром и заливала дверцу и заднюю часть кабины грузовика. Не в силах избежать столкновения, к КАМАЗу, особенно к его залитой шампанским части, моментально припечатывались бесчисленные крылатые насекомые, отчего красный, бешено несущийся по асфальту грузовик, напоминал колесницу Ваал Зебуба.
– Вот такие Россию и загубили, – сказал задумчиво председатель.
– Точно, – привычно согласился с председателем агроном.
За 900 км. пути пьяным «латинянином» было выпущено 38 пробок, ни одна из которых не достигла цели. Я хочу сказать, что затраты были абсолютно напрасными. Не было сделано элементарного: не учтены скорость движения и сила заряда. Но это же ерунда. Стоит ли об этом печалиться?! In vino veritas!
Я пожалуй не стану разглагольствовать о том, что «Веселие на Руси еси пити», и не стану более вспоминать веселого «латинянина», который вернувшись из «экспедиции» сидел у меня ночи напролет, и мы пьяные, в десятый раз перечитывая «ту самую» книгу Булгакова кричали, и о чем-то до самого рассвета спорили.
И о том, как собираясь «с кумпанией» в картинную галерею мы неизменно оказывались опять же – пьяными, и ни в какой не галерее, а совсем даже в городской бане. И о том, как возвращаясь из «галереи» в автобусе маршрута № 10, пели хором: «На поле танки грохотали», а едущие куда-то тихие старушки в неизменно- синих драповых пальто с цигейковыми воротниками, подпевали нам. А впереди, на стекле, отделяющем пассажирский салон от кабины, истекал кислотными красками намертво приклеенный постер, с изображенной на нем голой тропической богоматерью, и автобус с его сводчатым потолком, гудящими и вибрирующими терциями, квинтами и редкими унисонами, и с этой кричащей красками и похотью иконой нового времени, изливающей на бледные старушечьи лица ядовитый свет тропического ада, походил на странный передвижной храм. Храм Нелепости-на-Колесах. Или на все ту же колесницу Повелителя Мух.
Не стану я вспоминать и о том, как черной, глухой сентябрьской ночью я писал какой-то рассказ, сам весь обставленный бутылками контрафактного, взятого «под реализацию» «Cherry» И мне все время казалось, что за моей спиной стоит кто-то черный и холодный. Я оборачивался, и он быстро прятался в тень.
Питие, как и курение гербариев, – это веселые нотки, решетчатые диезы и лживые бекары, в совокупности составляющие одно красивое, мощное, но очень печальное произведение: «Старинный траурный марш» Шопена. Не станем же его слушать.