Тишина. Густой ночной мрак, цепляясь бархатными капелями за ветви столетних великанов, нехотя растворяется в напоенном предутренней прохладой воздухе. Небольшая, затерявшаяся в дебрях лесного моря поляна неслышно покрывается белоснежной пеленой тумана, ползущего на смену рассеивающейся темени к спящим вповалку людям. Огни догорающих костров освещают усталые, перепачканные золой и кровью лица молодых воинов. Рядом с ними спят дети. Кое-кто из них порой испуганно вскрикивает. Не спят только два воина. Один из них, прислонившись спиной к дереву, бережно держит на своих коленях голову другого и с нежностью гладит вьющиеся локоны. Они ведут тихий разговор.
– Мне думается, в Киев идти опасно. Боюсь, упоенные победой татары могут повернуть своих коней к столичному граду. Я не могу, не хочу рисковать ни тобой, ни детьми, которых нам доверили горожане, – говоривший наклонился и страстно поцеловал алые, зовущие губы.
– Ты что?! – откликнулся стыдливый, но радостный женский голос. – Еще увидят…
– Ну и пусть видят! Я всему миру хочу крикнуть: я люблю! Люблю тебя, мою жену, моего боевого товарища, друга!
Но тотчас его лицо посуровело.
– Что с тобой? – встревожилась она.
– Сердце грызет забота о козельских детях: что с ними будет? Мы должны поскорее найти им безопасное место. Мы дали клятву сберечь их. И в память дорогих козельчан, в память моего отца обязаны выполнить обещание. Помнишь слова воеводы: «Я хочу, чтобы…
– …над моей могилой стоял крест!» – закончил мягкий женский голос.
– И он будет стоять, – воин весь преобразился, глаза засверкали. – Нас не сломить!
– Будет, дорогой! – она нежно погладила его по щеке и тяжело вздохнула.
– Всеславна, родная, что с тобой?
– Я вспомнила отца, Аскольд. Жив ли он?
– Да-а, – невольно вырвалось у Аскольда, – что стало с градом, где отец? Думаю, татары не простили козельцам их дерзновенной смелости. Я видел кровавый пир победителей. Нет ничего ужаснее.
Его брови сурово сдвинулись, а взор устремился туда, где над кромкой леса появилась узкая светлая полоса. Там, на востоке, на высоком берегу стоял его прекрасный город. От нерадостных мыслей его отвлекли журавлиный клекот над головой да грозный рев недовольного чем-то хозяина леса. Жизнь диктовала одно: надо принимать решение.
– И все же Чернигов, – сказал Аскольд, тяжело вздохнув. Потом добавил: – Князь должен нам быть благодарным. Как-никак, мы спасли его.
Всеславна покачала головой:
– Не ты ли мне говорил, что Великий князь предал Козельск, не послав ему помощи? А теперь хочешь, чтобы мы пошли к этому человеку? Прости, Аскольд, но трусость, предательство – что страшнее этого может быть?
Как ему хотелось согласиться с ней! Однако суровая действительность диктовала другое: нельзя прямиком из огня да в полымя!