Читать Письма читателям

Шрифт

Интервал

Дизайнер обложки Марк Губаренко

ISBN 978-5-4485-6250-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В жизни каждого из нас случаются такие мгновения, когда все меняется. Мир замирает, в ушах звенит торжественная тишина, а мысли и чувства беспрепятственно пронзают насквозь все твое существо, пролетая из конца в конец вечности за единую минуту. Никто из нас не может вычислить такие мгновения заранее. Когда же время возобновляет свой ход, и ты возвращаешься из той безымянной, ослепительной бездны, где ты витала, во время настоящее, в тебе что-то изменяется, изменяется необратимо, и с той поры жизнь, независимо от твоей воли, течет в совершенно ином направлении.1

***

Почему так всегда получается, что запоминаем мы только то, что попадает нам прямо в сердце?

Я всю жизнь люблю жизнь наощупь. Прикоснуться, дотронуться, ощутить, почувствовать – это мой способ познания мира. Не люблю фальшь ни в каких её проявлениях, могу ответить на любые каверзные вопросы, не люблю трусливых людей и не очень верю, что новую жизнь можно начать с понедельника.

Зато я верю в любовь только с первого взгляда. Верю, что самое истинное в жизни случается без усилий. И очень верю в Новый год. В снег на деревьях, в сказку, в предвосхищение праздника, в ожидание чуда и в воспоминание детства: как захотела попробовать качели на вкус и приклеилась к ним губами. Помню маму, которая смеялась, папу, который пытался отклеить меня от качелей, Даньку, который испугался, что это на всю жизнь, и отрешенное ощущение счастья. Наощупь.2

***

Я росла маленькой, худенькой и болезненной, поэтому мама с папой отправляли меня зимой в Академгородок – повсюду сосны, чистый снег и ясное небо, а летом – в Фергану. И там, и там жили мои бабушки.

Мои бабушки были абсолютно разными женщинами. Случись им встретиться, они вряд ли бы нашли, о чем разговаривать. Одна моя бабушка, Зинаида Васильевна, родилась в один день с революцией, только годом раньше, росла детдомовской девочкой, вкуснее всех на свете пекла блины, называла меня дочей, варила в тазу смородиновое варенье, дружила со всеми соседями, изящно употребляла ненормативную лексику и могла за одну ночь сшить мне целых два сарафана. У нее по балкону прыгали белки.

Вторая моя бабушка родилась в год, когда не стало Ленина, выросла в семье репрессированного учителя литературы, всю жизнь читала английские романы, играла в карты, вкуснее всех на свете готовила фаршированную рыбу, слушала «Голос Америки», каждый месяц шила у портнихи новое платье и во всех соседках видела потенциальных врагов. Её звали Ревекка Вениаминовна, и у нее по всей квартире были расставлены мои фотографии, а на лоджии жили ласточки.

Каждая из них ругала меня лишь однажды. Баба Зина – за опрокинутую на себя кастрюлю с манной кашей в двухлетнем возрасте, да и то помню этот случай только с её многочисленных рассказов, бабуля – за то, что я какому-то незнакомому мальчику в парке написала на листочке: Ира Гельруд, десять лет и домашний челябинский адрес. «Приличные девочки так себя не ведут», – выговаривала бабуля весь вечер. Мне на защиту тогда вышел дедушка. «Перестань, Рита, наша девочка слишком застенчивая», – спокойно сказал он. «Застенчивая – это та, которая за стенку держится», – отрезала бабушка. И дедушке тут же досталось за соседку, которая «строила ему глазки».