Умираешь, значит? Закрываешь лавочку?
Сворачиваешь проект,
На который пошло немеряно водки, чернил и обесцененных слез,
И отборных острот, и продукции сивого мерина. —
Неужели последний аккорд пропет:
Высокий, он не тает в воздухе, словно радуга. Ты всерьез?
Да, конечно, не поле боя, не дорога и не отель, —
Правда, чужбина за бессмысленной рябью миль —
Но зато в кругу семьи, в своей постели, как ты хотел.
Мир оседает медленно, как после взрыва – пыль.
В воздухе проплывает кресло, обнажая потертый бок,
Проплывают два стула из кухни, на которых сидели мы, —
Жареная картошка, твоя любимая, водка, томатный сок,
Суп из фасоли. Чтобы остались разделены
Красное с белым, водку ты наливал, подставляя нож,
К стенке стакана – помнишь тот хитрый трюк?
Хороша была «кровавая Мэри». Что ж,
И диван проплывает, расшатанный в хлам, и даже утюг,
Гладивший блузку перед твоим приходом, и тот паром,
Первый раз увозивший нас за границу – почитай, на тот свет,
И капитан, поди, до сих пор не знает, что он Харон,
Медленно проплывая в воздухе, руку подняв – привет!
Рядом с ним проплывает причал и чугунные фонари
У Петропавловки, с позолоченною стрелой,
Полосатая будка – только будочника внутри
Расстреляли, когда еще не было нас с тобой.
Проплывает кладбище Новодевичьего монастыря
С могилой Тютчева, куда ты меня водил
Тайными тропами, и, вообще говоря,
Это место, в виду снесенного купола и заросших могил,
Выглядело живей, чем сегодня – с золотом и толпой
К поясу Богородицы, к Бог знает каким мощам.
Помнишь, в цеху грохочущем – в бывшей церковке мы с тобой
Полустертых ангелов встретили? Отощал
Каждый – кто крыльев лишился, кто головы своей,
И все равно светились, в грязи и скрежете: вопреки.
Я вот думаю – срам, поругание – страшно сказать – честней
Фарисейской покраски-побелки…
Проплывают ржавые катерки
По Неве, над которой мы до сих пор сидим
С бутылкой красного, свесив ноги, на крепостной стене —
На краю тюрьмы, естественно, и цветные дворцы, как дым,
Клубятся на том берегу.
А нынче, как на войне,
Кругом постреливают, но бежать в кусты —
Нет такого рефлекса, а главное – не страшней
Тобой оставляемой пустоты:
Ни брони от нее, ни бомбоубежища, ни траншей.
Мирная жизнь прекращается мигом: вот только что пили чай,
«Рио-рита» кружилась, и вдруг – Левитан, метроном,
Серые реки бушлатов, скулы, штыки, прощай,
На углу заколоченный «Гастроном».
Что ты наделал? Мир без тебя, как брошенная на стул