Город вонял, и это ощущалось даже здесь, на крыше жилого дома, в тридцати метрах от его разлагающихся внутренностей. Город гнил изнутри, и гниль эта выплескивалась на улицы, словно гной из лопнувшего нарыва выплескивается внутрь организма, отравляя и убивая ту сущность, что его породила. Дождь вымывал эту смердящую гниль из артерий города каждую ночь, и каждое утро она возрождалась, сжирая раковой опухолью последние признаки жизни железобетонного трупа. Этот город был смертельно болен, настолько смертельно, что даже доктор сказал бы – проще умереть, чем выжить. У этого города была чума, съевшая изнутри разум всех его обитателей, сделавшая их безумными, но психиатр отказался лечить и уже приготовил смертельную инъекцию. Хирург отказался от ампутации и метастазы могут делать свое дело. Этому городу нужен был герой, а жили в нем уроды и шлюхи, которые в качестве помощи могли предложить только отсосать. И яд настолько глубоко проник этот больной организм, что уже стал частью его, что без него теперь невозможна сама жизнь, и противоядие бессильно.
Ветер трепал его плащ, и тот хлопал полами за спиной, словно черными крыльями машет ворон перед тем, как выклевать глаза своей жертве. Галстук, словно пытаясь удушить его, трепыхался на ветру и затягивал петлю все туже, перекрывая воздух и сжимая горло. Потоки воды стекали по полам его шляпы, приносимые яростными порывами ветра, бились в его глаза, будто пытаясь выцарапать их, вырвать из черепа и сделать навсегда слепым того, кто еще в силах увидеть.
Ты всегда хотел этого, думал Винни, ты хотел сожрать этот город, а вместо этого он жрет тебя. Ты думал, что вспорешь ему живот и не запачкаешься в дерьме и кровавых кишках, но так бывает только в чертовых черно-белых фильмах, где размалеванные толстожопые суки лижутся с набриолиненными брюнетами. Там все покрыто лаком, отполировано и блестит показным слащавым сиянием, там суки всегда медленно танцуют, потом медленно сбрасывают шелковые платья, медленно имеют брюнетов и медленно уходят во тьму, а здесь… здесь тьма имеет тебя. Быстро и яростно, и прямо сейчас. И единственная сука, которая тебя ждет, сто тысяч лет не красилась, она прячется за твоей спиной и подмигивает пустой глазницей. Твоя вечная любовница, твоя верная жена, твой последний ангел. Улыбается беззубым ртом, кутается в белый балахон и машет косой.
– Косой! – крикнул Винни.
Силуэт, висящий на краю крыши, дернулся и еще сильнее вжался во тьму. Винни казалось, что он отчетливо видит скрюченные от боли и холода, белые, покрытые сморщившейся от воды кожей пальцы, вцепившиеся в склизкий проржавевший поручень на краю здания. Словно видит этот растянувшийся в предсмертной гримасе рот и неестественно большие уши, торчащие из-под съехавшей набекрень шляпы.
– Не двигайся, и я помогу тебе, – громко, чтобы его было хорошо слышно, сказал Винни. – Твоя дерьмовая жизнь никому не нужна, однако не стоит так глупо расставаться с ней, парень. Твое чертово прошлое тянет тебя на дно, а я – твой спасательный жилет. Твой чертов ангел хранитель, который стоит тут, в этом воняющем городе, на этой гниющей крыше, в мокрых насквозь ботинках – только для того, чтобы спасти твою дерьмовую жизнь.