Господь наделил меня хорошим чувством юмора, умением писать как говорить, и острым, саркастическим умом.
Это мое счастье и моя же грусть.
Счастье – это когда люди, которые с тобой проводят вечер, отмечают твой веселый нрав, а печаль – это когда люди после вечера, проведенного с тобой в истерических взрывах смеха, больше не хотят тебя видеть, потому что после тебя им было плохо.
Иногда человеки начинают считать тебя скотом, который своим сарказмом оскорбил их в самую середку израненной, кровоточащей души. Во глубину скреп, в самый центр их древнерусского душевного лаптя. Или даже Валенка их Скорби о Самом Дорогом.
Когда мне было 24 года, я вернулся из ссылки в солнечную республику Туркменистан и случайно (это важно, что случайно, а не нарочно) попал в городскую газету. Припер туда свои написанные куриной лапой листочки с какими-то писульками. Мне казалось, смешными. Солидарными со мной были и сотрудники редакции, предложившие мне писать фельетоны. Я очень обрадовался, потому что обожаю все смешное, а особенно сказки Салтыкова-Щедрина и фельетоны Михаила Зощенко.
Произведения мои (в шутку называл я их «опусами») были очень сильными для того времени. Бескрайний запас сарказма, юмора и сатиры, выплеснутый со страниц городской газеты в неокрепшие умы горожан, привел к двум радикально разным последствиям. С одной стороны, я стал звездой городского масштаба, и меня стали привлекать в разные городские тусовки и на мероприятия. С другой стороны – многие люди узнавали в моих фельетонах себя, и понимали, что этот змей ползучий опозорил их на весь мир, что является поводом наведаться к этому наймиту капитала в гости и высказать ему все, что наболело! Ко мне приходили все соседи, и соседи соседей, и вообще левые и незнакомые товарищи и товарки. Они кричали, что я не имею права писать о них такие гадости! Они удивлялись тому, КАК земля носит таких, как я, и грозили мне всевозможными карами, включая скрежет зубовный. Мои попытки объяснить, что я их знать не знаю и вообще впервые вижу, и, вероятнее всего, не увижу больше никогда, не привели к желаемым результатам: скандалы продолжались почти еженедельно. Как выйдет новый номер газеты с текстом, подписанным моей фамилией, – жди беды.
Через какое-то время я был вынужден потребовать псевдоним!
Я объяснил ситуацию, и мой милый редактор Наталья Васильна сказала, что да, тяжко в деревне без пулемета, и что да, псевдоним нужон.
– А какую ты хочешь подпись? – спросила она.
– Торвлобнор Пуздой. – ответил я.
– Ась? Ты, наверное, мелком для тараканов отравился? Таких псевдонимов не бывает!
На что я заметил, что вот клоун Карандаш изначально назывался Каран Д’Аш. А Чехов подписывался как Старик Собакин, и никто не умер пока.
– Но ты же не Чехов? – уточнила та.
– Пока нет, но скоро стану.
– Вот станешь – подпишем как Торвлобнор Пуздой. А пока думай над псевдонимом.
Я сказал, что в таком случае пусть она сама напряжется и высидит жемчужину – придумает мне псевдоним сама.