О времени и о нас. Салют пионервожатой
Мы стоим около кафе. Решили войти. Взяли с напарником по чашке кофе и два бутерброда. Мы оба уходим из милиции, и это – последние наши дежурства. Мы говорим только о будущем, но в основном молчим.
Мы скоро уйдем из «этой жизни» и начнем другую, и нам останутся только воспоминания да наши дети.
– Как Нина? – спрашивает он. – Она звонит тебе?
Я киваю головой.
– Она звонит сейчас уже реже, потому что у нее не так много денег, чтобы звонить чаще. Кто-то открыл границы, и моя дочь кинулась за рубеж, чтобы насладиться удовольствиями западного мира, и осталась в Италии. У меня родилась внучка, маленькая, до безумия красивая итальянка, за которой поехала ухаживать моя жена, потому что родителям надо работать, и много работать. Жена уехала, а я почти год уже один. Но в Италию не хочу. Там я не был, но все равно не хочу туда, хотя здесь у меня уже никого нет. Разве что воспоминания и покосившиеся кресты на погосте, где лежат мои родные. Когда есть семья, то все должны жить вместе, так я думаю. А еще, – чтобы у тебя был сын, а у сына были внуки и дом, который достанется ему… Ты же будешь наслаждаться старостью и внуками. Понимаешь это тогда, когда готовишься войти в старость. Ты смотришь вокруг и понимаешь, что всего этого уже нет. Раньше ты не думал об этом, а время подошло незаметно. Теперь тебе хочется только приблизиться к земле, где лежат твои родные, потому что память о них приносит тепло, и тебе уже не так одиноко: ты знаешь, что они рядом, и ты когда-нибудь отправишься к ним.
Звонок телефона прерывает мою речь, я слушаю, глядя на своего напарника, и отвечаю:
– «Тринадцатый» слушает.
– «Тринадцатый», на вашей улице, в доме под номером пятнадцать, непонятно что происходит. Звонят соседи, слышны крики…
Мы начинаем движение. Все, что говорит дежурный, я повторяю вслух.
Заходим в подъезд и слышим стоны, достаем пистолеты и направляемся вверх по лестнице. Перед нами на ступеньках лежит женщина, похожая на черный факел. Руки ее связаны где-то за головой, юбка вверху чем-то стянута, а нижняя часть тела обнажена. Создается впечатление, что эта часть лежит как бы отдельно, «без смысла». Я думаю, что это правильное выражение, за двадцать пять лет службы я впервые понял, что это наиболее точное выражение, правда, оно пришло ко мне с опозданием. Мой напарник пытается развязать скотч, которым, словно посылка, обёрнута верхняя часть туловища женщины, откуда раздаются стоны, хотя тело не двигается. Это и есть – «без смысла». Я наклоняюсь и помогаю ему разорвать мешок на голове. Наконец мы видим ее лицо. Красивое лицо, с красными, как огонь, волосами. Опухшее от ударов и еще не успевшее покрыться синяками.
Она пытается открыть глаза, но они не открываются. Ей немного больше, чем моей дочери. Я думаю о дочери и о том, как хорошо, что она далеко от всего этого.
– Вы можете говорить? – спрашиваю я.
Она отрицательно машет головой.
– Вы здесь живете? – она кивает. – Вы можете встать? – она пытается приподняться, но не получается. Я беру ее на руки. Мы стоим на втором этаже.
Она не поднималась на лифте, значит, живет или на этом, или на третьем этаже. Она живет на этом этаже. Находим у мусороповода выброшенную сумку, а в ней – ключи от квартиры.