Читать Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой
Предисловия Е. Бершина, М. Кудимовой
© Е. Макарова, 2017
© Е. Бершин, предисловие, 2017
© М. Кудимова, предисловие, 2017
© С. Макаров, фото на лицевой стороне обложки
© А. Беккер, фото на задней стороне обложки
© ООО «Новое литературное обозрение», 2017
Благодарности
Когда мамы не стало, я решила издать нашу с ней переписку, из многих томов сделать один. Переводом писем в электронную форму занималась моя иерусалимская подруга Римма Юха, за что я безмерно ей благодарна. На мне лежала лишь сверка набранного текста с рукописным. Огромное спасибо Ольге Степановой за помощь в редактуре.
Оригиналы маминых писем, а также ряд фотографий ныне хранит «Отдел редких книг и рукописей библиотеки им. Хесбурга, Университет Нотр-Дам, США»; мои письма сданы мамой в РГАЛИ. Наш семейный архив разлетелся по континентам, и я равно благодарна и Университету Нотр-Дам в Америке, и РГАЛИ в России за надежный кров.
Неевклидово пространство
Я знаю не только авторов и адресатов этих писем – я знаю адреса. Некоторые адреса. Кстати, у Лиснянской адрес все-таки действительно был, хотя постоянных конкретных адресов долго не было. Но дело ведь не в конкретных строениях с номерными знаками. Дело в конкретной почве, в точке притяжения, без которой она себя долго не мыслила. Ее адрес – Россия. Или то место, где говорят и пишут и по-русски. Почти воздух. Такой воздушный адрес. А письма, о чем бы в них ни писала, она всегда отправляла в одном и том же направлении – куда-то поверх крыш. Просто поэт, наверно, иначе не может. И то, что эти письма каким-то чудом доходили до Елены Макаровой, – чудо и есть.
Тем более что сама Макарова выбрала себе адресом весь мир. Или даже не выбрала – родилась с этим адресом в голове. Потому и писала: «Думаю, что приверженность к своей земле – это поэтический образ. Вся наша земля такая маленькая, и у всего есть культурные двойники – храмы Нового Иерусалима и храмы в старом городе Иерусалима, и, зная хоть еще один какой-нибудь язык, можно со своим родным жить полюбовно везде, также и в литературе». Или так: «Мир скоро станет маленьким и общим. Наши представления о времени, пространстве и скоростях настолько отличаются от представлений прошлого века! Человек тогда был внутри времени и движения, а теперь скорость самолета, например, ты не можешь ощутить, находясь внутри самолета, то есть теряется связь с пространством и временем в процессе перемещения».
Энергия Лиснянской совпадала с энергией места. Внутренние ритмы – с ритмами ухабов на переделкинских дорожках, леса за забором, того самого леса, «где не бытует эхо», деревянными домиками и бездомными котами, выклянчивающими по утрам под ее окном сосиску или колбасу. Или висящего над ней переделкинского неба. Уже потом, в двухтысячных, подолгу живя в Иерусалиме и в Хайфе, эту энергию места она так и не сумела преодолеть, все рвалась к своему ветхому переделкинскому дому, к своей земле.
У Лены Макаровой этой точки, этой «земли притяжения» нет. «Мой адрес – не дом и не улица», – как пели когда-то в Советском Союзе. Тем удивительнее было идти к ней, к примеру, в Иерусалиме. По конкретным улицам и к конкретному дому. Нужно было сначала пройти по улице царя Давида, потом выйти на улицу Газы, свернуть на улицу философа Маймонида, ну и так далее. И пока я шел, в ушах, как и положено, сначала звучали псалмы, а после поворота на улицу философа псалмы плавно сменялись умными мыслями. Например, о том, что я многое знаю, но до сих пор не знаю, как ходят письма без почтовых дилижансов, почтовых же поездов и даже – чего уж там! – современных самолетов. Впрочем, от Переделкина до Иерусалима ни на каком дилижансе не доедешь, да и по проволоке, как маршаковская дама, тоже не дойдешь. Зато был факс, которым Инна Львовна сумела как-то овладеть. «Мама писала свитки в 8 метров длиной – с обеих сторон – в те годы в факс-машину заправлялись рулоны, и мама, узнав, скажем, что кто-то поедет в Израиль через месяц, писала весь месяц». Потом Лиснянская просила Лену сохранить эти не письма, нет – «свитки».