– Ты мой брат. Мой дом – твой дом. Мои враги – твои враги. Мой клинок – твой клинок.
– Да будет так, – кивнул я, разглядывая плотного бородатого мужчину лет сорока, развалившегося на подушках, покрывающих огромный пыльный ковер. Немного простодушное выражение на обветренном загорелом лице и растянутые в радушной улыбке губы никак не вязались с недобрым взглядом колючих черных глаз.
Лучи закатного солнца пробивались через узкое окошко и бросали алые отсветы на идеально гладкий череп моего собеседника. Благодаря этой совершенной в своем роде лысине он получил прозвище Плешивый Ахмед.
Я не обольщался. Понятно, что никакие мы не братья. И ничто в мире не заставит его признать во мне равного. Европеец не может быть равным. Зато может быть рабом – пусть плохим, непослушным, но вполне годящимся для определенных целей. Он воспринимал меня просто как очередного сумасшедшего неверного, решившего вовремя переметнуться на сторону сильного. Но сейчас он вынужден был заискивать и величать меня братом, потому что с моей помощью хотел получить так необходимое оружие и боеприпасы, запасы которого катастрофически таяли в ожесточенных схватках с врагами истинного ислама и бесконечных междоусобицах.
– Я счастлив, что могу оказать посильную помощь в нашей общей справедливой борьбе, – изрек я торжественно.
– И знай, что ни один патрон не будет потрачен зря, – заверил Плешивый. – Ни один цент не улетит впустую. Тела твоих и моих, наших общих врагов, будут обгладывать песчаные псы.
– Твои слова внушают надежду.
– И она никак не пустая. Дай оружие – и мы сроем эти горы до основания…
– Достаточно зарыть людей. А горы пусть стоят, – улыбнулся я и пригубил из пиалы ароматный чай.
Сколько я чая выпил, колеся по этим краям. Сколько разговоров переговорено. Сколько дел сделано. А сколько еще предстоит сделать…
Нам было очень нелегко добраться в Джуджал – небольшой сирийский городок, где еще недавно работали фабрика по производству оливкового масла, несколько мастерских по ремонту техники, ряд госучреждений, почта, банк и несколько небольших фирмочек. Это был центр обширного сельскохозяйственного района. Население здесь раньше не шиковало, но и не бедствовало – жило в целом достойно. Война опустошила эти земли. Теперь люди выживали. А моджахеды из отряда Плешивого Ахмеда, чей штаб по-хозяйски расположился тут, не уставали огнем и мечом наводить свой жесткий порядок.
Мы находились в одном из немногих уцелевших после бомбежек и уличных боев двухэтажном бетонном доме, где раньше располагались почта и банк, о чем напоминали прочерченные пулями вывески, чудом уцелевшее зеркальное окно на первом этаже и вращающиеся двери на входе. Стены были крепкие, подвалы просторные. Большое помещение, занимавшее почти весь второй этаж, было когда-то операционным залом – там даже сохранилась часть офисной мебели, а за бронированной перегородкой, за которой в былые тихие времена скромно трудились кассиры, сейчас были свалены боеприпасы и оружие.
– Не сочти за назойливость, уважаемый гость. Где ты овладел так хорошо нашим языком? – спросил Плешивый. – Ты говоришь так, словно родился в этих краях. А выглядишь, будто из Германии.