Комаров задержался перед закрыванием английского замка, и – в который раз выругался – торопился в город. В нагрудном кармане гимнастёрки лежала увольнительная. А тут ключ из замка – ну, ни как не вынимался. Оставить в замке – жди неприятностей от старшины. Мало того узнает дежурный по части, то совсем – пиши – месяц майся в военном городке.
Майся, а весна пришла – а!!! За забором части, влюблённые парочки милуются – целуются. А ты, солдат, слюнки глотай, завидуй и терпи: до дембеля ещё ого – го: две весны команд: «Рота, подъём!».
«Всё, товарищ замок, кровь души выпил, но щёлкнул рычажками – замкнулся! Негодяй ты эдакий!» – ругая замок, шёл к проходной части рядовой Комаров.
…Поскрипывали сапоги, лучилась кокарда. Улыбалась бляха ремня. Умиляла и грела душу увольнительная.
С десяток шагов от проходной – и брусчатка улицы. Отполированные камни – булыжники прислушались к цоканью подковок, прибитых по случаю выхода в город, в бывший немецкий город.
Прислушались и поняли:
«Наши идут – русские сапоги!». Процокали мимо гауптвахты, свернули на улицу Первомайскую.
Слева дома, справа дома. И все, как под копирку, с остроконечными крышами – в стиле готика.
«Интересно, а как там внутри?» – вспорхнула мысль. Вспорхнула и… затрепыхалась, в блестящих липовых листочках: неожиданно встревожили:
«Товарищ солдат, помогите мне!»
Голова – на голос… и стоп! О, красивая женщина! Зовущие глаза о помощи. Взмах руки – крыло лебедя, – музыка в просьбе! Отказать невозможно!
«Надо на второй этаж… внести вот этот ящик. Сосед поможет», – звучала мелодия просьбы, и лучился взгляд надежды.
Комаров попросил верёвку и доску. Всё, что требовалось, чтобы втащить ящик, нашлось. Ящик оказался очень тяжёлым и неудобным при повороте на второй этаж, но, «слегка намучившись», втолкали в комнату.
«Что там? что- то литое?» – предполагал Комаров, одевая гимнастёрку.
Сосед уже мыл руки, и его бодрый голос приглашал солдата к столу. Комаров хотел отказаться, но передумал:
«Посижу, познакомлюсь».
Сели за стол. Разлил сосед вино. Оно призывно заискрилось в бокалах. Манило, соблазняло, но Желание сопротивлялось, заворачивалось в слово – «нельзя!» – Не могу! В увольнении я, – отстранило бокал Нежелание.
«А я отведать, что поднесли, не откажусь!» – возразил Аппетит, – и руку солдата потянул к вилке.
Хозяйка, Валентина, и сосед Говард, переглянулись, улыбнулись, звякнули бокал о бокал. Выпили. Говард, закусывая, сострил:
«У нас в военном городе не пьёт только один памятник – поэту Шиллеру, но около, в войну, выпивали».
Валентина с укоризной глянула на Говарда и постучала легонько вилкой по бокалу. Он ещё налил себе вина, выпил, закусил, и, вставая от стола, сказал:
– Всего хорошего, ждут дела, – и вышел.
– Я тоже, пожалуй, – поднялся Комаров.
– Может быть, ещё посидим, – и женщина встряхнула пышными кудрями. Они рассыпались, обрамили ухоженное лицо, прикрыли слегка лебединую шею. В глазах заблистали, зовущие чёртики страсти.