Тит Космократов:
Кому случалось гулять кругом всего Васильевского острова, тот, без сомнения, заметил, что разные концы его весьма мало похожи друг на друга. Возьмите южный берег, уставленный пышным рядом каменных, огромных строений, и северную сторону, которая глядит на Петровский остров и вдается косою в сонные воды залива. По мере приближения к этой оконечности, каменные здания, редея, уступают место деревянным хижинам; между сими хижинами проглядывают пустыри; наконец строение вовсе исчезает, и вы идете мимо ряда просторных огородов, который по левую сторону замыкается рощами; он приводит вас к последней возвышенности, украшенной одним или двумя сиротливыми домами и несколькими деревьями…
Вчера мне случилось гулять на Васильевском острове, но не по южному берегу, где все пышно отстроено, а по северной его стороне, той, которая вдается длинной косою в Финский залив.
Кому случалось там бродить, не мог не заметить, как скоро каменные здания уступают место хижинам, а затем и пустырям. Наконец и сами пустыри кончаются, и ты идешь мимо огородов, пока путь не приводит к последней возвышенности у моря.
Нет для меня более унылого места в Петербурге, чем это.
Все его приметы – один, два сиротливых дома, да купа дерев. Тут же глубокий ров, заросший крапивой, и далее земляной вал – тщетно обороняться от разлитий Невы, и, наконец, – плоский луг, вязкий как болото, что составляет балтийское взморье. Одно украшение – паруса кораблей на воде.
И летом печальны сии голые места, а еще более тоскливы зимой, когда и луг, и море, и бор, что напротив, на круче Петровского острова, все погребено под сугробами, словно в могилу.
Недаром я ее вспомнил, сие последнее наше пристанище.
Тут, куда ни посмотришь, все картины словно бы при смерти.
И одна и та же история манит меня в эту пустошь.