Читать Империя строится

– С утра надымили, мерзавцы! – сказал знакомый голос.

Георгий, не успев набрать номер, поднял голову и вздрогнул от неожиданности: в полуметре от него стоял генсек и недовольно смотрел на него, точнее, на дымящуюся в его руке сигарету. Видимо, Горбачев только что вышел из подземного перехода, соединявшего президентские апартаменты с подвалом Кремлевского дворца съездов, и теперь срывал свое всегдашнее плохое настроение на курильщиках, с утра плотно обсевших телефоны. В подвале дворца были две точки притяжения делегатов съезда: бесплатные телефоны междугородней связи и стерильно чистые, по западному, туалеты. Именно здесь, между телефонами и туалетами, плелись все съездовские интриги. Очевидно, генсек об этом прекрасно знал, потому и не любил подвальных завсегдатаев.

Горбачев, окруженный знакомыми фигурами охранников, пошел наверх, в зал заседаний. Один из охранников обернулся и чуть заметно кивнул Смирнову. Он был земляком Георгия. Третьего дня Смирнов с товарищем, решая малоприятный вопрос, для которого был нужен выход на самый верх, вусмерть напоили земляка и еще двух офицеров «девятки» прямо в номере гостиницы. Это едва не кончилось печально для них всех. Разгулявшуюся компанию во втором часу ночи начала успокаивать охрана гостиницы, также, разумеется, состоящая в дни съезда из работников спецслужб. Перепившиеся офицеры «девятки» стали объяснять коллегам, кто в доме хозяин. Земляк-гэбист даже порывался вытащить пистолет. Смирнов и его товарищ, не на шутку перепугавшись, с трудом успокоили конкурирующие ветви «конторы», после чего гостиничная охрана согласилась выпить на брудершафт.

…Георгий со странным, непонятным для него самого чувством смотрел вслед генсеку. От прежнего его обожания Горбачева не осталось и следа. Смирнову было даже неловко вспоминать об испытанном им несколько лет назад восторге, когда сообщили, что видели на столе у генсека его, Георгия, статью, исчерканную красным карандашом. Но все же от секундного «туалетного» контакта с первым лицом в государстве остался какой-то осадок. Ничтожность повода для генсековского гнева – облако сигаретного дыма – лишь усилила подозрения Смирнова в абсурдности происходящего. Второй месяц в этих стенах, сначала на учредительном съезде российской компартии, а теперь на «большом» съезде, идет непрерывная болтовня, в то время как страна разваливается на части.

Ему расхотелось идти в зал заседаний – в конце концов, это преимущество его профессии. Он вышел из КДС и пошел через Ивановскую площадь к зданию Верховного Совета. Обогнув его, прошел через проходную у Спасской башни на Красную площадь и досадливо поморщился: центр площади был пуст, обнесен по периметру металлическим штакетником, за которым стояли тысячи людей. В отличие от большинства участников съезда Смирнов жил не в гостинице «Россия», а в «Москве», по ту сторону площади. И теперь ему предстоял выбор: либо продираться через толпу по периметру площади, либо, предъявив пропуск охране, идти напрямки через площадь под прицелом тысяч негодующих взглядов и выкрики. Смирнов решился на последнее и пошел через площадь.

Было что-то абсолютно нереальное в этом его торопливом, почти бегом проходе по пустой площади. Как сновидение. Десять часов утра. Центр десятимиллионного города. Центр пока еще могущественного государства планеты. Толпы людей за ограждением. Раскаленная атмосфера зала там, за Кремлевской стеной. И он: один-единственный на этой великой площади, которую учился рисовать, когда ему было еще четыре года – на другом конце планеты, в занесенном пургой чукотском поселке Урелики, где служил его отец. Двое часовых у входа в Мавзолей проводили его взглядом, одними глазами, не поворачивая голов. Бред, фантасмагория, сюрреализм Феллини. Он ускорил шаг.