Был ясный погожий денёк, и торговец сукном Бенвенуто Мартелли с довольным видом прохаживался по лавке. Наконец-то передышка! Бенвенуто хмыкнул и рассеянно огладил бороду.
«Старею, должно быть, – подумал торговец, – радоваться надо, что столько покупателей, и всё больше богатые синьоры – чванливые, но платёжеспособные нобили[1] из контадо[2] Болоньи и Вероны, да наши из старших цехов[3]».
Он подошёл к прилавку, развязал отяжелевший кошель и пересчитал выручку. Россыпь золотых флоринов радующими глаз столбиками замерцала в полутьме лавки. Бенвенуто сощурился и замер, созерцая флорины… он стоял неподвижно какое-то время, то ли думая о своих делах, то ли подсчитывая барыши, затем уверенным движением сгрёб монеты мясистой, крепкой ладонью, и они исчезли в чреве тёмно-синего бархатного кошеля с вышитым гербом цеха Калимала, а также инициалами владельца.
Словно золотые рыбки прыгнули в пасть к меланхоличному киту… «Дзынь-дзынь-дзынь!» – тонко пропели флорины, гордость торгового града Флоренции, что чеканила свою монету без оглядки на Папу, очередного императора Священной Римской Империи и родовитых грандов.
– Всех грандов мы прижмём к ногтю, – пропел себе под нос толстяк Мартелли, – и чёрных гвельфов[4], этих голодранцев, тоже.
Он окинул взглядом разноцветье тканей, особенно ряды драгоценной парчи, и недовольно крикнул:
– Баччо, бездельник, где ты?!
Почти сразу послышался какой-то подозрительный треск и шелест. Из сумрачного дверного проёма вывалился увалень Баччо – высокий, упитанный парень, спокойный и сильный, как вол, а также очень неуклюжий. Баччо стукнулся головой о стрельчатую арку и чуть не выронил из рук несколько витков парчи. Он ойкнул и выжидающе уставился на Мартелли. Торговец нахмурился.
– Выложи парчу, – распорядился Мартелли, скептически разглядывая своего помощника. Баччо отчаянно засуетился: два отреза парчи выскользнули и с глухим стуком упали под ноги Бенвенуто.
– Аккуратнее, не помни ткань, не испачкай! – чуть ли не зашипел торговец, негодуя на неловкие движенья увальня. – Я взял тебя в учёбу только из-за обещания моему любимому другу Джованни, упокой Господи его мятежную душу.
Мартелли перекрестился и невольно вздрогнул, вспоминая тот разброд и шатания и последовавшие за ними беспорядки и бунты, что привели к изгнанию этого проходимца и гордеца, вождя чёрных гвельфов Джано делла Беллы.
Белла затеял немыслимое – управление Флоренции от лица младших цехов[5] наравне со старшими, а также выдворение нобилей. То, что прижмут хвосты зазнайкам нобилям, Мартелли принял чуть ли не с ликованием, но правление голодранцев из контадо…
– Так у нас приорами[6] станут чомпи[7]! – негодовал Джованни. Нрав у друга Бенвенуто был буйный и заносчивый до крайности, и толстяк Мартелли не смог удержать его от личного участия в рискованных предприятиях, более приличествующих воякам-кондотьерам[8], что всю жизнь измеряют силой оружия. Когда Джованни принесли домой с проломленной головой, было уже поздно. Мартелли только по одежде узнал друга.
– Баччо, побудь за меня в лавке, – сказал Бенвенуто. Он всё ещё был мрачен: образ бедняги Джованни, растерзанного пополанами[9] у дворца подеста[10], никак не хотел уходить из головы.