Корзина плыла по реке медленно, словно ее не течением несло,
а сама река нежно и осторожно баюкала лежащую в ней девочку, младенца с синими,
как весеннее небо глазами. Девочка смотрела вверх туда, где кружились вороны,
три черных ворона, двое крупных, а третий мельче, совсем вороненок. Солнечные
лучи отражались бликами на длинных перьях, отчего те казались похожими на
чешую, переливающуюся на солнце. Птицы то снижались к корзине, то поднимались
выше, но ни на миг не выпускали корзину из виду.
Река несла
ее мимо полей и пастбищ, безлюдных дорог и полосок леса. Солнце клонилось к
закату, и на реку постепенно опускался ночной сумрак, зажигая свечи звезд на
темном полотнище покрова Небесного Бога. Вороны стали совсем не видны, но они по-прежнему
были здесь, они все так же безмолвно, без единого крика летели над корзиной,
простирая свои крылья подобно пологу.
Девочка
засучила ножками и взмахнула крошечными ручками с младенческими ямочками у
запястий. Вороны начали кружится синхронно, будто приглядываясь к ней, а затем
плавно слетели вниз и замерли, усевшись на края корзины, не сводя с девочки
черных птичьих глаз.
Малышка
сцепила пальчики и улыбалась им так, как могут улыбаться только младенцы — бессмысленно
и безмятежно, а в ее груди зарождалось алое свечение, разгораясь все ярче и
ярче. Вороны застыли на краях корзины, казалось, они приросли к плетеным краям
когтистыми лапами.
Луч
алого света изогнулся спиралью и начал вращаться над корзиной, словно воронка,
основанием касаясь груди ребенка, а краями захватывая птиц. Вороны вздрагивали,
их перья топорщились, но они по-прежнему не шевелились, лишь время от времени
из чересчур мощных грудных клеток вырывалось хриплое, не птичье, дыхание,
больше похожее на рык.
Внезапно
воронка схлопнулась к основанию, сверкнула и застыла причудливо изогнутым
камнем размером с ладошку младенца. Он продолжал сиять, но все меньше и меньше,
от его краев протянулись светящиеся струйки и обвили тонкую шейку. Лишь только
они сомкнулись, птицы взмыли вверх, невидимые в ночи, издавая крики, больше
похожие на стоны. Детские ручки в изнеможении упали по краям маленького тельца.
Поверхность реки густо покрыло черное оперенье, падающее с неба и бархатным
одеялом переливающееся в тусклом свечении звезд.
Когда
звезды совсем поблекли и растаяли на светлеющем небосклоне, первые солнечные
лучи озарили горизонт и нежно обняли корзину, плывущую по середине реки.
Младенец спал, улыбаясь во сне, укрытый распростертыми крыльями трех белоснежных
птиц, безсил склонивших головы над
девочкой.
Десятью часами
ранее
— Я
должен тебя утопить, тьма меня раздери, — Родерик хмуро посмотрел на младенца,
лежащего в люльке и радостно ему улыбающегося. Младенец не вызывал у молодого
гвардейца ничего, кроме раздражения. И почему жребий выпал именно на него? Он
воин, а не убийца мальчишек. — И нечего мне улыбаться. А как тебя утопить? Если
б ты мог хоть меч держать в руке, я бы с тобой сразился, а взять и бросить тебя
в реку как новорожденного яхненка?
Младенец
схватил себя за ногу и засунул ее себе в рот. Это вызвало еще большее
раздражение у Родерика. Он подумал, что бросать в реку вместе с люлькой
мальчишку не стоит, может, лучше что-то к нему привязать?