Читать Мы всем здесь надоели
Новость облетела дом в одно мгновение, как пожар – к старухе Нушабе приехал сын, и ни откуда-нибудь, а из самой Америки, и теперь, поговаривают, заберет её к себе и Нушаба уже не будет жить в психушке, а будет жить у сына, в его большой квартире, здесь в своем родном городе, потому что сын её вернулся навсегда. Обитатели дома были потрясены этой новостью, еще и потому, что отсюда редко кого родные надолго забирали домой; они, больные, ограничивали свободу, притесняли родных, многие не имели возможности присматривать за ними, потому что контингент пациентов дома составляли в подавляющем большинстве люди бедные, неимущие, зачем богатым сходить с ума, с какой стати? Товарки, долгие годы сложно дружившие с Нушабой, прослышав о потрясающей новости, окружили её, чтобы узнать побольше, позавидовать от всего сердца и от всего сердца порадоваться за неё, но вид у старухи был не очень-то радостный.
– Все-таки, я уже почти девять лет провела с вами, конечно, здесь не курорт, но как же теперь в один день мне в мои годы поменять… поменять…
Она хотела сказать – «жизнь», но отвыкла от этого слова, как отвыкла от многих громких слов за все эти годы, что провела в лечебнице, где её и других пациентов лечили от неизлечимой болезни.
– Куда я от вас денусь? Привыкла…
– От такого места отвыкать не трудно будет… – возражали ей товарки, те из них, на которых временно сошло просветление и они могли нормально общаться. – Разве тебе нравится тут, что здесь может нравиться, живем, как скоты?..
Нушаба в свои восемьдесят четыре года, пожалуй, была самой старой пациенткой в женском отделение больницы для душевнобольных, но были тут еще несколько старух близкие ей по возрасту, по кругу интересов, по часто нападавшей на них безудержной разговорчивости… Порой они собирались вместе и болтали до изнеможения, перебивая друг друга, не слушая друг друга, так что остальные больные женщины или медсестры делали им замечания, утихомиривая их. Тогда они замолкали, привыкшие к дисциплине в доме и боясь болезненных уколов, которыми не столько лечили, сколько наказывали больных. Время от времени, когда врачи считали, что в болезни того или другого пациента наступило улучшение, вызывали родственников и родные забирали своих больных домой, но проходило время и у них, обычно, наступал кризис, вновь появлялись странности, несовместимые с жизнью в нормальных условиях среди родных психически здоровых. И вновь больных привозили в лечебницу, куда они возвращались как к себе домой, без особой радости, разумеется, но возвращались на свое место, обжитое среди себе подобных. Нушабу тоже несколько раз забирала дочь, когда ей становилось лучше и она не удивляла окружающих странными разговорами и непонятными поступками, но в тесной квартире зятя и дочери с взрослым сыном, старуха была явно обузой, и тесть, порой, придя домой пьяным, пенял ей за то, что она зажилась на этом свете, потом уже откровенно стал попрекать куском. Дочь была обычно на стороне мужа.
– Сын бы твой помог! – в сердцах ворчала дочь. – Там, в Америке, верно как сыр в масле катается, забыл о больной матери, забросил нам на шею, даже не поинтересуется…
Было неприятно все эти упреки выслушивать, особенно когда Нушаба чувствовала себя вполне нормальной и жила реальной своей жизнью временно психически здорового человека, но молчала, опустив голову, будто была в самом деле виновата, что так долго живет, не возражала, знала – начни возражать и вспыхнет скандал, а скандалов она боялась пуще огня, пуще пожара в сумасшедшем доме, потому что не раз была свидетелем того, как скандалили зять с дочерью по разным пустякам, по раздражающим мелочам, по укорачивающим жизнь нервотрепкам, по всему тому, на что богата жизнь бедных людей городской окраины.