Читать Поцелуи на ветру. Повести

© Иван Сергеевич Уханов, 2017

ISBN 978-5-4483-9090-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Любовь у нас цвела июньским цветом,

И не спеша шло лето по траве…

Только дорожных строителей не удивляет тот странный факт, что новое шоссе, если по нему не ездить, изнашивается, портится раньше того, которое постоянно находится в деле, под ежечасным давлением сотен и тысяч бегущих по нему, мнущих, бьющих, толкающих, дробящих, колотящих, словно бы жестко массажирующих его тяжелых и легких колес. Дорога работает, живет, кого-то радует, кого-то огорчает, стирается, крошится, но живет: в летнюю пору податливо мягкая, теплая, будто пластилиновая, вытопками черной вязкой смолки смазывающая свои же морщины, ссадины, щербинки; в мороз – чугунно-твердая, гулкая, монолитная; в осенне-весеннее ненастье – сырая, особо ранимая. Но живет!

И преждевременно хиреет, умирает, если вдруг остается без неустанно беспокоящих, травмирующих ее колес. Дорожники знают: стоит даже ненадолго, на год-другой закрыть какой-то участок шоссе, как оно, словно оказавшись не у дел, сразу же начинает терять свой накатанный, натертый миллионами резиновых шин живой гончий блеск, жухнет, коробится, крошится; асфальтовую его толстую кожу там и тут протыкают снизу, изнутри кустистые побеги повители, подорожника и полыни – мягкие на ощупь, но чудовищно сильные своим упрямым жизнелюбием растеньица, рвущие, проламывающие на своем пути к воздуху и свету тяжелый асфальтобетонный панцирь. И вот уже тело дороги изуродовано точно нарывами, этими бесчисленными бугорками, из которых прут наружу, как бы вырываясь из погребенья, молодые зеленые стебельки. И разбегаются в разные стороны от этих лопающихся нарывов сетчатые трещины, открывая воде и солнцу пути для разрушительного нашествия на теперь уже как бы беззащитное, разбронированное полотно дороги.

В тот день я добирался на «газике» в отдаленное прорабство и, чтобы сократить расстояние, свернул с шоссе на узкую асфальтированную дорогу. Она вела к некогда стоявшей в степи газораспределительной установке. Полотно было уложено здесь года три назад. Когда газ в скважине иссяк, установку сняли, а дорогу к ней, сиротливо оставшуюся без работы, разрывали теперь вдоль и поперек разбойничьи заросли бурьяна и чертополоха. Потрескавшаяся, шишкастая, местами вспученная, она серыми плешинами выглядывала из этой бойкой степной растительности. Земля будто старалась скинуть с себя бетонное покрытие как ненужную, старую кожу. Прошиваемая снизу травой, размываемая дождями, бетонка гибла в юношеском, можно сказать, даже в детском своем возрасте.

Я ехал и думал о том, что в безгранично свободной холостяцкой моей жизни бывают, однако, минуты, когда чувствуешь себя дорогой, на которой нет движения. Идешь иногда вечером с работы, смотришь издали на окно своей одноместной комнаты нашей строительной общаги, и даже не хочется смотреть. Всегда одно и то же: наполовину задернутые белые занавесочки, а за ними темнота. И завтра, и послезавтра, и через неделю те же занавесочки и темнота.

Но, бывало, предчувствие радостное вдруг заторопит тебя, пообещает: вот подойдешь сейчас к дому, а в окошке уж занавесочки раздвинуты, свет горит! Кто-то там ждет… Но, увы, в окне темно… Ключ только у тебя в руке. Входишь, зажигаешь свет, и… в комнате все на прежних местах лежит и стоит. Такой нетронутый, идеальный, ужасный порядок. Как в музее. И везде пыль – тусклая, неживая, будто в книгохранилище… И не пыль даже, а что-то неосязаемое, словно осадки этой самой пустынной тишины…