Любимую сегодня
дай мне ночью!
Текст пирамид
Год то дремала в Великой Зелени, то, как нынче, тряслась в волнах барка, больше которой не знал мир: стовёсельная, двести сорок локтей в длину, восемьдесят – в ширину, с гребцами, избранными в Египте. Год Хор здравствующий, Повелитель Двух Почв, Хеопс, бросив царство, плавал у берегов его.
Слышались всплески волн, дул ветер; палуба падала вверх-вниз. Не было ни зги видно, разве что взмелькивал Фараонов маяк вдали да болталась лампадка, мутно светившая сквозь хрусталь близ двери в царский салон-каюту. Больше – ни там, где суша, ни в мглистом небе, ни на самой барке – света не виделось.
Моросило, качка усилилась.
– Царь! – звал кормчий.
Царь подле борта ждал.
– Бог светлый! Дай отойти к земле. Буря ширится, Нун, бог вод, грозит гибелью!
– Делай, – изрек Хеопс и шатнулся к салону.
В светлом, сплошь в лампах, зале были арфистки, плохо игравшие. Чернокожие их тела мотались, пальцы со струн слетали, взор заходился страхом. Пара блевала. Царь сел на чёрный, в смарагдах, трон, в одном конце чёрного, точно смоль, стола. В другом конце села женщина лет за тридцать с розовой кожей, волосы – светлые, а не чёрные, как у прочих, и не в косичках – в локонах, сдержанных диадемой. Чаши с вином и яствами разделяли их.
– О, Эсмэ! – он стащил с головы мокрый клафт1. – Мы к берегу, я позволил.
– Хор живой и царь чресл моих! Я ливийка; жила у моря. Род мой – критяне. С отцом-вождём плавала я до Крита, места богов. Моря я не боюсь, как берега. Берег нас разлучает.
– Я не сойду с барки, – молвил царь. – Зол Египет… Если он не изменится, мы, Эсмэ, уплывём. На Крит. Там тоже боги. Вдруг они лучше Ра и всех мемфисских девяти богов и вообще всех богов? Вдруг при них живут лучше? Спой про Крит.
Слышались всплески вёсел, барка со скрипами развернулась.
И Эсмэ пела:
Мой сладкий бык, бык критский!
Мы на лугах минойских,
где лилии пахнут морем,
где розы дышат любовью.
Тебя возьму за рога я,
тебе я подставлю лоно:
пролей млечность звёздной ночи,
зажги во мне семя жизни!
Царь вспомнил, как встретил Эсмэ впервые, как она выделялась светлой лучистой кожей и светлым волосом…
Чтó он любил в ней – тело? Египет славился красой тел женских с их узкой талией, длинной шеей, ладными бёдрами и плечами. Женщин – кушских, шумерских, критских и азиатских – у царя вдосталь. Он любил за иное. С ней душа расцветала, с ней он был в мире, где красота и воля, где нет законов. В ней жил дух воли – вот что влекло царя. Критский род её, осев в Ливии, стал считаться ливийским, ибо всё к западу звали «Ливия»… Раз из Нубии Нил принёс орхидею, белую, хрупкую, мучившую тоской по далям, где он не будет и где рождаются вот такие цветы и женщины. Он назвал тот цветок «Эсмэ».
Она пела под мерный шум вёсел и скрип шпангоутов. Пела и пела.
– Ты меня любишь? – спросил вдруг он.
Песня смолкла. Смолкли арфистки.
Он щёлкнул пальцем, выскочила плясунья с систрами.
Он узрел себя в чаше из серебра в смарагдах: лик с большим ртом, чуть жабий, как у отца, у Снофру… и, если встанет, то невысок, с животиком… да и немолод, сорок… жалкий негроид с тёмною кожей.