Читать Духовные путешествия героев А. С. Пушкина. Очерки по мифопоэтике. Часть 2
© Алла Арлетт Антонюк, 2017
ISBN 978-5-4483-7112-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Духовное путешествие Ленского
Он с лирой странствовал на свете…
«Евгений Онегин» (гл. 2; IX)
Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочёл её романа…
«Евгений Онегин» (гл. 8; LI)
Ленский и Муза
Иллюстрация Е. П. Самокиш-Судковской (к роману
«Евгений Онегин»)
«Умы пустынников моих»
«С душою прямо геттингенской»
«Он пел поблёклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет»
«Евгений Онегин» (2:X)
В смерти Ленского, как и в перерождении Татьяны (оба они – «избранные судьбами»), есть воплощение потусторонней судьбы, к которой Ленский взывал своей лирой: он пел «и нечто и туманну даль».
Для Ленского, выпускника Геттингенского университета, «поклонника Канта и поэта», повседневная действительность c её «заманчивой загадкой» жизни и «гроба тайнами роковыми» творится где-то в трансцендентальных далях «глубокой мглы». Само поэтическое творчество для него трансцендентно.
«Что день грядущий мне готовит?» – через эти строки своей предсмертной элегии (в свои «без малого осьмнадцать лет») он пытается проникнуть в тайны трансцендентного (потустороннего). Но никому не дано представить истинную форму того опыта, который, возможно, ожидает нас по ту сторону границы, разделяющей здешний и Иной миры:
Концепция трансцендентности творчества была характерна и для самого Пушкина, автора «Евгения Онегина». Об этом Пушкин говорит в последней строфе своего романа – что и он вглядывался в «даль», чтобы «ясно различить», то есть прозреть судьбы своих романных героев:
В этой пушкинской концепции истоки творчества также располагаются где-то в потусторонности («в смутном сне»). Произведение – это готовая данность, которую всего лишь необходимо воплотить в слове. Обозримая «даль свободного романа», который уже существует где-то в ином пространстве (в «дали», за пределами этого ограниченного временем мира, как сейчас говорят, в ноосфере), требует от писателя лишь применения свойств «магического кристалла». Писателю остаётся лишь вглядеться особым зрением – «духовными глазами» и, используя весь «магнетизм», записать, переведя текст из идеальной формы в форму написанного слова.
И Пушкина признавал, что трансцендентность творческого процесса спасает индивидуальное от чистого своеволия. Эта концепция корнями своими уходит в немецкий идеализм. Увлечение пушкинского героя Ленского философией И. Канта и его последователями в литературе – немецкими романтиками Шиллером и Гёте Й. В. – совсем не случайно: «Их поэтическим огнем //Душа воспламенилась в нем» (2:IX).
Метафорой «даль времен» в романтическом искусстве выражалась иррациональность пространственно-временных отношений. В Германии движение романтизма получило особенно мистическую окраску. В 1790—1800-х гг. в городе Йена в Тюрингии возник кружок йенских романтиков. Они возрождали идеи Платона (205—270) о стремлении «мировой души» к «бесконечности, превосходящей любую форму» (неоплатонизм). Это стремление они называли «бесконечным желанием души» (что есть также пантеизм). В это же время интерес к средневековому фольклору кельтов и скандинавов объясняет громкий успех «Поэмы Оссиана» Дж. Макферсона (1760—1773) (так называемый оссианизм). Великий олимпиец Гёте (1749—1832), совмещая свою любовь к античности с романтическим мироощущением («идеализированным действительным»), совершает в это же время свои два путешествия в Италию (1786—1788).