В подземном переходе были слышны звуки похожие на звучание флейты. Кто-то играл незатейливую грустную восточную мелодию. Она мне показалась удивительно знакомой, и я начал вспоминать, где и когда мог слышать подобное. Я медленно перебирал в памяти события своей жизни, но все не складывалось. Мелодия задевала за живое, призывала к воспоминаниям, возможно, даже просила о помощи. Я решил спуститься в подземный переход и посмотреть на музыканта. Когда я подошел вплотную к месту, откуда доносились звуки, то не поверил своим глазам: на каком-то самодельном музыкальном инструменте, отдаленно напоминающем флейту, играла девочка лет семи, худенькая, щуплая, смуглая, похожая на индианку. Рядом с ней на холодном бетоне перехода лежала детская бейсбольная кепка, в которой было несколько мелких денежных бумажек. – Может быть, тебе есть не на что? – спросил я девочку и положил в кепку несколько бумажек гораздо крупнее той мелочи, которую она собрала. – Да, у нас с мамой нет денег, а еще мама заболела, – на чистом русском языке сказала малышка со смуглой кожей, черными глазами и болезненной синевой на веках. Девочка снова начала играть. Я добавил еще несколько денежных бумажек. – А кто твой отец? – Пакистанец. Но он нас бросил и куда-то уехал. Я что-то говорил, пытаясь ее приободрить, но девочка, не обращая на меня внимания, продолжала наигрывать свою печальную мелодию. Выйдя из перехода, я направился на автовокзал и тут вспомнил, где и когда слышал этот мотив. Это было в одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году в конце апреля в Кабуле, куда я вылетел на попутном транспортном самолете, везшем продовольствие, в основном свежий чеснок. Мне необходимо было передать для госпиталя и кабульской станции переливания крови медикаменты и специальные пластиковые системы. Летели на высоте недоступной для стингеров, а над Кабулом транспортник, выстреливая тепловые ракеты начал резко снижаться, так что появилось ощущение невесомости. На аэродроме меня уже ждал медицинский уазик. Мы погрузили имущество и по лабиринтам улиц без светофоров вскоре добрались до места назначения. Позже, когда начало смеркаться, я решил пройтись по территории госпиталя. Откуда-то из пустыни продолжал дуть горячий иссушающий поток воздуха. Внизу, как на ладони был виден Кабул. Он как бы вырастал, отпочковывался, сползал с гор Гиндукуша. Афганские строители прокладывали коммуникации, поэтому везде были траншеи с трубами и кабелями. Они все делали старательно, для себя, так как знали, что через год мы собираемся уйти. Вскоре совсем стемнело, и строители прекратили работу. В это время послышалась песня, очень грустная, почти плач. Я двинулся в этом направлении и увидел прилегшего отдохнуть прямо в траншее щуплого афганца. Наши взгляды встретились, но он не прервал своей песни. Я прошел мимо. Его усталое лицо с печальными черными глазами и впалыми щеками врезалось в память, как и мелодия его песни.
Через несколько дней я снова приехал в Витебск по своим делам и спустился в тот же подземный переход, чтобы увидеть девочку и помочь, чем смогу. Однако ее там не оказалось. На автовокзале я узнал, что малышку определили в детский дом. Что случилось с ее матерью осталось для меня неизвестным.